Тяжесть венца - Страница 27

«Смерть Артура» произвела впечатление и на Анну. В отличие от монахинь и маленькой Кэтрин, она ясно видела нереальность и наивность многих коллизий романа. Вместе с тем они были полны и чарующего простодушия, и бесхитростного изящества. Замысловатая комбинация древних легенд и модной куртуазности. Особенно забавно было это отмечать, вспоминая самого автора – пьяницу, блудника и смутьяна. Однако постепенно Анна увлеклась сюжетом и ее стали волновать любовные злоключения героев Мэлори. Они любили, мучились ревностью, страдали, как некогда и они с Филипом. Но их чувствам не понадобились ни чары, ни любовные зелья, ни ворожба. Они полюбили друг друга в скитаниях, как легендарные девы и рыцари сказаний, но им не повстречались заколдованные замки, на них не нападали таинственные воины и злые волшебники… Хотя… хотя именно так все и было.

На Рождество, когда в очаге запылало святочное полено, Анна вдруг принялась рассказывать, как в Нейуорте укладывали в камин самое большое дерево, какое только находили в округе, и никто не покидал зала, пока оно не сгорало, так что челядь, дети, собаки устраивались спать здесь же, на лавках, или прямо на полу. Многие были навеселе, пение, смех и шутки сливались в сплошной гул. Просто удивительно, как умудрялись засыпать среди подобного шума дети, однако увести их из большого зала в эту ночь было невозможно.

Кэтрин, разомлев от тепла и сытного пудинга, уже начала дремать, привалившись к боку сестры Агаты, но тут же встрепенулась и стала, в свою очередь, вспоминать Рождество в Нейуорте. Анна улыбалась, слушая дочь, и вдруг поймала светлый взгляд матери Эвлалии.

– Да будет благословен святой Мартин! Наши мольбы услышаны!

Она улыбнулась и прикрыла ладонью безобразную губу.

– Это значит, что скоро вы оживете, миледи Анна!

Анна привыкла к монастырю, и порой ей даже не верилось, что в ее жизни что-то может измениться. Зато Кэтрин буквально трепетала от мысли, что однажды приедет герцог Ричард и увезет их в свой прекрасный замок Понтефракт. О, Кэтрин так рвалась отсюда, ее утомляла зима, и почти каждый день она допытывалась у матери, когда же они наконец уедут.

– Но разве ты не хочешь вернуться в Нейуорт? – спрашивала Анна.

Кэтрин терялась.

– О да, конечно, – говорила она без особого воодушевления. – Но ведь в Нейуорте я никогда не стану принцессой. А с герцогом Глостером я побываю и в Йорке, и в Понтефракте, и даже в Лондоне. Добрый герцог Ричард обещал мне это. Он сказал, что я скоро стану сказочно богатой, у меня будет без числа золотых монет и красивых платьев и все будут величать меня «ваше высочество».

Зимнее ненастье сделало дороги непроходимыми, и Сент-Мартин словно потерялся в глухой долине. Анне даже не верилось, что сейчас где-то за горизонтом решается ее судьба, кипят страсти и Ричард Глостер, объявив ее своей невестой, ведет упорную тяжбу со своим братом Джорджем Кларенсом.

За ненастьем неожиданно вернулось тепло. Словно по мановению жезла королевы фей, рассеялись тучи, и весна вступила в свои права на месяц раньше положенного срока.

Анна по-прежнему продолжала неторопливо читать монахиням книгу Мэлори. Теперь в рефектории открывали ставни, и теплые солнечные лучи врывались в помещение вместе с запахами этой февральской весны, перезвоном колокольцев возвращающегося стада, звуками пастушьего рожка.

– «…И вошел Гарет к леди Лионессе, целовал ее без счета, и радости обоих не было границ…»

Слушавшая это сестра Агата ерзала за прялкой, строгая сестра-ключница сопела, а кривобокая старушка Геновева смахивала слезы умиления краем головного покрывала.

У Анны слегка дрожал голос:

– «…И так они оба сгорали от пылкой любви, что уговорились тайно утолить свое желание. Леди Лионесса наказала сэру Гарету, чтобы он лег на ночь непременно в зале, и обещала перед полуночью пробраться туда к его ложу».

Гулко зазвонил колокол. Мать Эвлалия тотчас поднялась.

– Довольно, довольно! Наступил час молитвы.

Она торопливо вышла, и сестры, перебирая четки и стараясь не глядеть друг на друга, поспешили за ней.

В этот вечер Анна не пошла к вечерне. Она осталась стоять на крытой галерее монастырского дворика. Держась руками за две колонны, соединенные вверху аркой, Анна глубоко вдыхала влажный, напоенный запахами травяных и древесных соков вечерний воздух. Ей никак не удавалось унять сердцебиение и смутный гул в крови. И вместе с тем Анна испытывала сладкую слабость во всем теле, кости ее словно истаяли, а голова сделалась невесомой и пустой.

«…И явилась к нему леди Лионесса, закутанная в плащ на горностаевом меху, скинула его и легла подле сэра Гарета. Он заключил ее в объятия и стал целовать…»

Анна с дрожью вздохнула.

«Успокойся! – приказала она себе. – Успокойся!»

Она постаралась отвлечься, вслушиваясь в отдаленный шум воды у мельницы, в гулкий лай Пендрагона, с которым убежала в долину Кэтрин, в тихий пересвист собирающихся на покой птиц. Все это таило в себе какое-то очарование…

Кто знает, как все случилось, но в этом небывалом феврале внутри ее существа словно что-то пробудилось. Анна вновь стала ощущать свое тело. Она чувствовала, как касается кожи грубая рубаха и от этого твердеют груди и тянет в низу живота. Когда по вечерам она погружалась в теплую воду в лохани, то испытывала необычайно сильное и полузабытое наслаждение.

И еще – сны. Ей снился Филип, она словно чувствовала кожей его кожу, ощущала тяжесть его тела, ловила ртом его поцелуи. Просыпаясь, дрожа и всхлипывая, она все еще продолжала чувствовать на теле горячее прикосновение его ладоней, а приходя в себя, еще сильнее страдала от одиночества. Пробуждение тела не принесло радости, оно словно вынуждало ее предать память о том, кого она любила. Что значила ее страдающая одинокая душа перед слепой силой плоти!..